Глава 4 - Велика цена
Курт Виммер, режиссёр и сценарист фильма
Это Темплхофф. Говорят, что это был аэропорт Гитлера. Хотя в действительности он не был таковым, ибо ещё не был достроен к моменту, когда в середине столетия Гитлера не стало.
Это цифровой кадр (т.е. со спецэффектом - прим. ред.). Мне повезло найти эту церковь, одну из самых разрушенных и заброшенных в центре Берлина. Проблема заключалась в том, что позади Кристиана была большая оживлённая улица.
Это Шон Бин. Несомненно, великий актер, которого Вы могли видеть в роли Боромира во Властелине Колец.
Что я могу сказать о нем? Я попросил Лукаса Фостера, продюсера этого фильма, пригласить Шона в этот фильм. На эту роль претендовали 200 человек, я думал, что это относительно небольшая роль, но из 200 человек, надо сказать, только двое могли получить её. Но, к сожалению этих двоих студия не смогла бы нанять. Так что мы оказались в полном тупике перед съемками и даже во время них. Лукас нанял Шона в самую последнюю минуту. До этого я знал Шона Бина в основном как агента 006 и не предполагал, что он действительно будет очень здорово смотреться в этой сцене, и что он привнесёт благородство в образ Грамматон Клерика. Это действительно было прекрасно для фильма, потому что гармонично дополняет его. Я думаю, что именно эта сюжетная линия разрушает в Кристиане понятие о том, кто он есть, и формирует некое рыцарское благородство.
Должен заметить, что Шон самый идеальный актёр, с которым мне когда-либо приходилось работать. Это, конечно, не преуменьшение достоинств других прекрасных и талантливых актёров, с которыми я имел дело, а просто оценка его невероятно высокого профессионального мастерства.
В своей роли он мог импровизировать. Надо сказать, что я слегка направлял его, поскольку фильм был особого жанра, и я сам не был до конца уверен в том, что мне нужно, но я знал, когда его герою надо было посмотреть вниз, когда осмотреться вокруг, в каком именно месте и так далее. И он моментально делал все это, сразу же прислушивался к указаниям и немедленно переигрывал заново, не оглядываясь назад. Меня это очень впечатлило. Я стоял у монитора с отвисшей челюстью.
Мы увеличили их. Я выбрал "Беретту", потому что только в этом пистолете можно было сделать вертикальный выброс пламени, или по крайней мере легко модифицировать до такового. У многих пистолетов выброс справа, но я очень хотел такое оружие, которое будет стрелять прямо и вверх, потому что... сейчас мы это увидим. Видите, когда он стреляет, он стоит справа? Я думал, что в своём придуманном мире я вполне смогу показать так, будто пуля попала в камеру. Но поскольку я был ограничен во времени, этого мы не сделали, и теперь я понимаю, что если собираешься снимать подобное, это надо сделать при помощи компьютерной обработки. В любом случае, это будет смотреться намного лучше. Таковой была идея, но проявилась она немного позже, к концу фильма, в сцене, где он идет по залу. Там он держит пистолеты боком, и вы видите, как при выстрелах образуется буква "Х". В целом же, это была значительная работа и такие же затраты, которые так и не окупились.
Мне очень повезло, что я его нашел. Он был первым, кого я сразу хотел взять в фильм и кого я сразу пробовал на эту роль. Говорят, некоторые обращают внимание на тот факт, что он улыбается в фильме, и я должен признать это, потому что я его взял как раз из-за этой улыбки. Я думал, что любому человеку, улыбающемуся настолько заразительно, есть что скрывать. Его улыбка как динамит, неискренняя, бесстрастная, за ней не только ничто не кроется, она совершенно пуста. Потому ясно, что когда он улыбается – это не совсем от дружеских чувств или чего-то подобного. Тем не менее, я не рассматриваю в фильме ее как проявление лицемерия.
Ага, он (Отец) упоминает здесь Преступление Ненависти. Вы знаете, я - довольно фанатичный либеральный защитник первой поправки, что ставит меня в странное, затруднительное положение относительно либерального понятия преступления ненависти. Я из тех, кого волнует идея “я не согласен с твоим мнением, но буду до смерти защищать твоё право говорить это”. Знаете, на мой взгляд, свобода слова – наше основное и самое важное право, что также распространяется на нашу свободу мысли и чувств. Поэтому я вижу это… как концепцию того, что хоть один человек, хоть двенадцать после того, что уже произошло, смогут ощутить мысли преступника независимо от того, что вещественные доказательства преступления остаются теми же, и понять, что именно чувствовал человек во время преступления. И уже опираясь на то, о чем он думал, приговаривать его к высшей мере наказания. И это проблема, ибо это мне кажется началом идеи вредоносности чувств.